10 Франц Запп Сталинградский пленник

сколько лет спустя попадут под коммунистическое господство, но не путем революции, не через Коммунистический Интернационал, который уже прекратил свое существование. Они отметили, что он стал ненужным, так как все коммунистические страны и без того в будущем признают руководящую роль СССР. Новый путь к победе коммунизма лежит поэтому не через мировую революцию, но может быть достигнут легитимно, низвержением власти капиталистов с помощью их же демократических институтов. Коммунисты как активнейшая часть граждан, даже если они составляют небольшую партию, должны использовать каждый шанс для образования коалиций с социалистами, представителями крестьянства, а также с другими политическими силами, пока они могут служить в качестве попутчиков. Нужно только постоянно подчеркивать их политическую несостоятельность при решении важных и наиболее острых для народа проблем, возбуждая тем самым недоверие к этим политикам. Их партии обязательно должны сохраниться, но утратить всякое влияние в силу их дискредитации. Таким образом, можно достигнуть «мирного врастания в коммунизм» в форме «народной демократии». Столь «мирным» путем Сталин сделал коммунистическим весь «восточный блок». Нам объясняли, что бороться надо не только с нацистами, но и с «захребетниками», и тут вся надежда только на молодежь, которая больше не позволит собой манипулировать и сделает это невозможным подобно тому, как в западном мире когда-то были изжиты пытки, инквизиция, процессы над «ведьмами» и преследования еретиков. Нашим преподавателям, правда, почему-то казалось, что этот путь не вполне вероятен для Франции и Италии, но почему, они не говорили.

   Конечно, мы спрашивали, будет ли Австрия также коммунистической? Они отвергали такую возможность, приводя следующие причины: отсутствие резкого напряжения в имущественных отношениях, малая доля крупной буржуазии и наличие крепкого среднего слоя, малая доля настоящего пролетариата, а также крупного землевладения и безземельных крестьян, при значительном преобладании середняков. Подчеркивалось, что менталитет австрийцев побуждает их к борьбе лишь в крайних обстоятельствах. Кроме того, указывалось на политическую слабость функционеров австрийской компартии. Мы интересовались также мнением русских об итогах первых австрийских выборов. Нам отвечали, что вы-боры*вообще-то соответствуют ожиданиям, но в России все же разочарованы неудачей австрийской компартии, так как рассчитывали, что она получит голосов на несколько процентов больше.

   

   Общественные процессы после Второй мировой войны подтвердили многое из сказанного нам; даже во Франции и в Италии никто не знает, что произойдет дальше, хотя острые социальные проблемы в этих странах не разрешены.

  Антифашистские курсы дали возможность каждому заинтересованному слушателю посмотреть на историю не только как на чередование событий и войн, которые подчас непостижимым образом развязывались власть имущими. Нас побуждали также заглянуть за кулисы событий, обратить внимание на социальные контрасты и не просто восторгаться художественными памятниками народа, но и задуматься над тем, являются ли они истинными проявлениями высокой культуры или служили и служат только для прославления немногих сильных мира сего и бесконечно далеки от бедственной жизни большей части народа. Я должен сознаться, что не могу предаваться бездумному созерцанию пышных строений, будь это светские или культовые здания. При этом меня не оставляет мысль о нищете большей части населения в эпоху создания этих художественных произведений, да и в наши дни в этом отношении мало что изменилось.

  Афоризм «Primum vivere deinde philosophare» не выходит у меня из головы. Энтузиасты искусства мне часто возражали. Я не знаю, кто прав, но думаю, что римляне: «Сначала жить, потом философствовать!»

  Однако вернемся к жизни в лагере и дальнейшим событиям. Рядом с нашим лагерем за забором была летняя дача для детей сотрудников близлежащих предприятий, в котором работали молодые, милые воспитательницы. Я уже писал, что женский пол в долгом плену нас не очень интересовал; большинство было озабочено просто выживанием, но достаточно сытное питание в новом лагере дало нам возможность со временем окрепнуть. Один из наших товарищей выяснил, что рядом с нами живут хорошенькие воспитательницы и что нас отделяет от них только ограда, хотя и высокая. Он вновь почувствовал себя мужчиной и решил, как водится, перелезть через нее. Он уже приближался к девушкам, но тут его поймали и на два дня посадили под арест. Тогда он понял, что с девушками надо подождать, все же они были русские, а он — военнопленный. Земляки его стыдили за недисциплинированность, а русские ограничились недолгим арестом. В этом отношении НКВД оказался здесь великодушнее, чем в Красноармейске, вероятно, потому, что не возникало подозрений в шпионаже или попытке к бегсАу.

  Наступил жаркий июль, солнце садилось поздно, и до одиннадцати часов можно было читать газеты на свежем воздухе. Но летнее тепло имело и оборотную сторону: клопы

   

$

стали особенно проворны и кусали нас всю ночь, находя любой открытый участок кожи. Особенно неприятны были укусы в подошвы, так как вызывали неукротимый зуд, как и укусы в ладони.

   Курсы были закончены, и мы все чаще стали поговаривать о близкой перемене нашей участи. С момента окончания войны прошло больше года. Все время приходили вести о событиях в мире. Мы слышали от русских о плененной англичанами немецкой армии, которую те держали в Шлезвиг-Гольштейне и которая очень беспокоила русских, опасавшихся, что англичане и американцы совместно с этой немецкой армией будут воевать против них. Этот слух тревожил и нас, потому что мы прежде всего думали о возвращении домой.

Возвращение домой

  Однажды, около 20 июля 1946 года, на лугу перед лагерем приземлился маленький военный самолет. Вышло несколько мужчин в военной форме, они направились в лагерь. Нас построили. Один из прибывших вынул из планшета список и начал зачитывать фамилии. Одним приказывали становиться справа, другим — слева от него. Мы сразу сообразили, что отделяют тех, кто поедет домой, и оказались правы. Нашей группе, стоявшей слева, сказали, что нам разрешено ехать домой. Надо быть наготове, нас позовут сменить одежду. Другая группа должна была еще оставаться в лагере. Мы спрашивали, почему? Любопытно, что каждый из нас считал себя виноватым в том, что во время плена при многочисленных регистрациях не говорил правду и, конечно, при следующей регистрации уже не помнил точно, какие данные он сообщал ранее. Русские очень не любили, когда кто-нибудь говорил неправду. Я на себе испытал, как положительно восприняли на допросе НКВД мое открытое признание после попытки к бегству в мае 1943 года. Тут пригодились мне и книги о русской юстиции, которые я читал еще до войны. Поэтому я всегда предпочитал говорить правду, хотя и порой не очень приятную для русских. Но это они уважали. Мы получили чистое белье, чистые словацкие мундиры, обмотки, русскую обувь, немецкую посуду, вафельные полотенца и фуражки военного образца, на которые нашили австрийскую красно-бело-красную эмблему. Так мы в первый раз смогли внешне обозначить себя как австрийцев. Для многих это было необходимо, так как ускоряло процесс подобного осознания Русские тоже делал** все, чтобы ра шить наше

   

национальное чувство, потому что хотели создания австрийского государства. Поэтому Государственный договор о восстановлении независимой Австрии, подписанный в 1955 году, был, несомненно, следствием целенаправленной политики русских.

  Раньше я пользовался для еды самодельным медным котелком. С тяжелым сердцем мне пришлось его отдать. Русским он казался недостаточно благообразным, слишком примитивным. А жаль, он был бы таким прекрасным сувениром.

   Всю короткую, светлую ночь мы ждали под открытым небом следующего дня, который должен был стать началом нового этапа нашей жизни. Я до сих пор в подробностях помню эту безлунную нежную звездную ночь, было прохладно, и мы лежали вплотную друг к другу, но почти не спали. Мы были слишком возбуждены. Около двух часов уже стало светлеть небо, а когда красное солнце взошло над лесом, мокрые от росы, мы начали собираться в путь. Будь я циником, я бы сказал: «Первая ночка без клопов за долгие годы. Правда, их не было и в ледяном вагоне по дороге в лагерь и в те ночи, когда клопы выгоняли нас на улицу, а меня укусил малярийный комар». Но я был настроен романтически.

  После нашего отъезда лагерь закрыли, и помещения вновь передали исправительно-трудовой колонии для несовершеннолетних преступников.

  Нам дали завтрак, вскоре мы увидели въезжающие в лагерь тяжелые грузовые машины и определили, что это американские трехосные «студебеккеры». Мы сели в них и начали сорокакилометровый путь, как нам сказали, к железнодорожной станции. Автомобильной дороги не было, и мы ехали прямиком через лес и болота, через валежник и частый кустарник, через обмелевшие речки при сияющем солнечном свете. Мы все время держались за доски скамеек, машина, казалось, вот-вот опрокинется, однако это не умаляло радости возвращения домой. Наконец мы прибыли на станцию Вязники на железнодорожной линии Горький—Москва.

  Мы погрузились в закрытые товарные вагоны, в которые уже было заботливо уложено сено, и началась поездка в сторону родины. Поезд сделал остановку на Киевском вокзале в Москве. Рядом с нашим поездом стоял другой, загруженный русскими танками. У всех у нас было радостное настроение, мы вышли из вагона, наша яровая капелла построилась для исполнения, и мы запели наши родные песни. Это произвело на русских большое впечатление. Затем мы обогнули Москву по окружной дороге, и нам удалось увидеть бчестевшие юлотом бдшни Крем <я. Проехан немного по до-

   

$

роге на Киев; поезд попал под сильную грозу с ураганом, и движение сильно замедлилось. Это было 25 июля 1946 года. Ураган сорвал крыши с многих вагонов, опрокинул телеграфные столбы, порвал и спутал провода. Казалось, наступил конец света. И до самого Львова мы ехали в вагонах без крыш. Там мы простояли весь день, появился повод для беспокойства, так как прошел слух, будто мы должны остаться на Украине и помочь в восстановлении хозяйства. Состояние неопределенности крайне напрягло нервы, успокоить их помогало пение.

   На ближайшем к нам пути стоял поезд с открытыми товарными вагонами, в одном из которых, широко расставив ноги, стоял русский полковник, рядом с ним на полу сидела его жена и болтала голыми ногами, подставив их горячему солнцу. Наш хор возле вагона пел вальс «На прекрасном голубом Дунае». Русские внимательно слушали. Когда мы закончили петь этот вальс, женщина, примерно лет пятидесяти, спрыгнула с вагона, подбежала к нашему капельмейстеру, взяла его за руку, погладила ее и растроганно на ломаном немецком произнесла: «Это было прекрасно, пожалуйста, еще немного Штрауса!» При этом слезы текли по ее щекам. Мы исполнили ее желание.

   Затем мы, наконец, узнали, почему мы стоим и почему не идет дальше военный эшелон. Предполагалось, что мы должны ехать через Южную Польшу на Краков. Но это оказалось невозможным, на этой дороге на русские военные поезда якобы нападали польские партизаны. Дорога была небезопасна. Поэтому нас повернули на юго-восток на Ко-ломыю и Яблунковский перевал в лесных Карпатах. Ландшафт становился все красивее, мы ехали в вагоне без крыши, как в открытом туристском вагоне через богатую лесами, холмистую местность при безоблачном небе и сияющем солнце. Останавливаясь на какой-нибудь станции, мы сразу бежали к ближайшей водоразборной колонке (железная дорога была ориентирована только на паровую тягу немецких типовых локомотивов, которые стояли на каждой станции в большом количестве), открывали затвор, и на нас лилась толстая струя подогретой солнцем воды. Это давало чувство легкого охлаждения. Такие стоянки под палящим солнцем часто длились часами, но еще чаще приходилось стоять по ночам. Наш поезд двигался, вероятно, без расписания, и лишь когда освобождался участок пути. Прошло уже две недели, а мы все еще были на советской территории.

   На питание не жаловались, но горячей пищи не было ни разу. На вокзалах брали «кипяток». Питание составляли черный хлеб, мяс * гг консервы и, примерно на три -е< " ка ч*

   

ловек — ко i елок (1,5 л) ашлийского соленого масла, которое русские накладывали из большой деревянной бочки. Оно немного горчило, но мы были рады и такому. Трудности возникали только при распределении. Как можно разделить масло на столько одинаковых порций?

   В нашем вагоне эту задачу поручили мне, сказав, что мне больше всех доверяют и что я все сделаю, как надо. Я согласился и решил проблему математически. Я знал, что немецкий котелок имеет емкость 1,5 литра, разделил это на число едоков и получил рацион масла в кубических сантиметрах. Затем из консервной жестянки своим самодельным, к счастью, уцелевшим ножом я вырезал полоску, свернул ее, а концы отогнул под прямым углом и соединил в виде ручки. Получился полый цилиндр, объем которого мне был известен, так как высоту и диаметр его я предварительно высчитал. Оставалось только положить цилиндр на смоченную столовую доску, заполнить его маслом и таким образом отмерять равные порции. Это удалось наладить с первого дня, голодные товарищи обычно наблюдали за моей работой. Так прошло две недели. Мы ехали в основном днем, а ночью стояли, но были и дневные стоянки. Однажды сделали остановку на небольшой станции. Тут мы увидели, что наши охранники разговаривают с тремя женщинами, после чего те зашли в караульный вагон, где находилось и наше довольствие, и стали попутчицами. Вначале это не вызывало беспокойства, но потом мы стали получать не столь полновесные котелки, сверху они казались полными, а внутри были пустоты. Масла уже не хватало, и я должен был уменьшать размеры цилиндра. Товарищи ворчали, мне приходилось каждый день менять порции, так как всякий раз недостаток масла был больше или меньше. Все возмущались, я говорил, что моей вины тут нет, что я могу только распределить то, что дают. Со мной соглашались, но упрекали охранников, обкрадывающих нас, видимо, из-за женщин. Я отвечал, что надо пожаловаться русским, ругань бессмысленна. Но на это не решались. Тут я сказал, что если нет смельчаков, я сам попрошу объяснений у часовых.

   На следующий день, принимая масло, я сказал русским, что мои товарищи жалуются на уменьшение количества масла в течение нескольких дней. Пусть нам объяснят, уменьшилась ли норма масла и должны ли мы его экономить. Караульные утверждали, что это неправда, что мы по-прежнему получасу полный котелок масла. Это убедило меня в сознательном обмане, о чем я и сказал всем своим товарищам, которые очень возмущались. Но все же мое заявление имело свои последствия.

   

   На следующей сюянке к нам пришло несколько участников наших'курсов, желавших быть на хорошем счету и соответствующим образом переменивших убеждения, они сказали, что русские охранники на меня в обиде за то, что я утверждал, будто они сократили паек масла. Я их, мол, оскорбил, упреком в воровстве. Я объяснил, как обстояло дело, но они пропустили это мимо ушей, хотя и сами сталкивались с тем же, а сказали, что если я не откажусь публично от своего обвинения, то часовые позаботятся, чтобы меня отправили обратно. Я пообещал сделать публичное заявление, так как не был упрямым Михаэлем Кольхаасом и хотел вернуться домой. Услышав это заявление, каждый поймет, что оно сделано под давлением, потому что уменьшение порций масла возмущало всех.

   На следующей остановке мы вышли из поезда и построились. Затем мне предложили вовсеуслышание заявить, что мы, как и прежде, получаем котелок масла. Слово «полный» я сознательно упустил. Все меня поняли, и русские были довольны. Со следующего дня они потребовали, чтобы мы сами заполняли котелки маслом из бочки. Мы следили за тем, чтобы не было пустот, и опять получали полный паек.

   Поездка проходила дальше через Станиславов до Коло-мыи. Там поезд опять остановился, нам приказали выйти и построиться. Появился русский офицер с большими звездами, а рядом встали три наших охранника, как раз напротив меня. Офицер на безукоризненном немецком языке обратился к нам с речью, он сказал, что мы покидаем Советский Союз, страну социализма, где иные условия, чем у нас, на капиталистическом Западе. Мы долго находились в плецу, много пережили и хорошего, и плохого. Русское правительство желает, чтобы дома мы рассказывали о коммунистической России как о стране, где живут люди, а не изверги, как утверждали нацисты. Правительство дало указания, предписывающие хорошее обращение с пленными и надлежащее их обеспечение едой, чтобы домой они вернулись здоровыми. Если же с ними в плену кто-нибудь плохо обращался, может, даже бил, или по вине охраны они не получали положенной нормы питания, об этом надо сказать сейчас, чтобы виновные были наказаны. Наши три охранника, побелев, как полотно, уставились на меня. Я, конечно, ничего не сказал, так как они уже были достаточно наказаны страхом и вряд ли в дальнейшем рискнут обворовывать военнопленных.

  Теперь ^наш маршрут пролегал по прекрасной, покрытой лесами долине реки Прут вверх к Яблунковскому перевалу в Карпатах, на высоте 931 м. Все было, как у нас дома — леса, бурные реки, горы высотою более 2000 метров, затем мы

   

двм^лчсь вдс-ii-, iv^'irepCKOii границы вниз к Сигетул-Марма-циею, и все время была прекрасная погода. На русско-румынской границе перед этим городом наш поезд долго ждал сигнала к отправке. Мы стояли рядом со сторожевыми вышками пограничников. Сразу за железнодорожной насыпью виднелась река, манящая прохладой. Некоторые из наших не устояли перед соблазном, выпрыгнули из вагонов, сбежали вниз по насыпи и плюхнулись в воду. Они увидели, что поезд в это время тронулся. Охранники кричали, ругались, но купальщики не сумели догнать поезд. Им пришлось бежать нагишом по шпалам два километра до вокзала. Там уже все переполошились. Но торжественное появление голых взмыленных от пота людей подействовало успокаивающе.

   На этой станции был затем сформирован новый состав из восьмидесяти вагонов, он пересек венгерскую границу и прибыл в Дебрецен. Там на вокзале стояли платформы венгерского Красного Креста с дымящимися полевыми кухнями, девушки-поварихи принялись кормить нас, как родных. Каждый получил полный котелок гуляша с лапшой, но все было такое горячее, что рот обжигало. А мы спешили впервые за многие годы насладиться родной пищей. Поезд тронулся. Мы осторожно размахивали котелками, пытаясь их остудить, чтобы как следует насладиться лакомым блюдом.

  Нас тронуло теплое внимание венгров. На станциях они выходили к нашему поезду и бросали нам буханки хлеба, так как с быстротой молнии распространилась весть о поезде, который везет домой пленных. Одному из нас не повезло: буханка угодила ему в лоб и нанесла глубокую рану.

  Мы увидели разрушенные и обгоревшие, еще недавно столь великолепные здания Будапешта на нижнем берету Дуная и с тревогой подумали о том, какой предстанет перед нами Вена и что ждет нас дома. Живы ли моя жена, сын, теща и ее мать, которой должно быть больше девяноста лет, если она, конечно, дожила до этих дней. А моя мать, мои братья и сестры? Как они? О гибели одного из братьев в «котле» у Бабуркина я знал. Но что стало с двумя другими братьями? Пять лет меня не было дома, более трех с половиной я считался без вести пропавшим. Только дважды мне разрешили написать из плена, но дошли ли мои открытки, написанные в марте 1943 года и в марте 1946? Мы этого не знали.

  С такими мыслями мы ехали дальше через австрийскую границу и внезапно очутились на Восточном вокзале Вены, от которого остались лишь развалины, рельсовые пути и бараки. Никто нас не встречал, никто не предложил нам что-либо поесть, а ведь мы были уже дома, а не в Венгрии.

2.58

Родина встретила нас равнодушно, только солнце светило ласково. Нам велели остаться в своих вагонах, пока не будут выполнены все формальности. Австрия была поделена на четыре зоны, и в Вене стояли войска всех четырех держав, что усложняло дело. Шли томительные часы ожидания. Вначале не было никакой еды, кроме одной буханки хлеба.

   Затем к концу дня пришла группа мужчин, и нам предложили пойти с ними. Перед вокзалом стояли грузовые машины, мы сели и поехали по улице Берггассе. Говорили, что мы гости коммунистической партии и нас угостят в ее штаб-квартире. Меня немного удивило, что коммунисты были единственными, кто позаботился о нас, но я знал, как были встречены возвращенцы после Первой мировой войны. Агрессии и явной неприязни теперь, правда, не было, мы чувствовали лишь пренебрежение. Но это нас не особенно задевало, так как мы хотели только одного: как можно быстрее попасть домой. Коммунисты нас накормили, и в первый раз за многие годы мы сидели на настоящих стульях и ели настоящими столовыми приборами из фарфоровых тарелок.

   Поев, я вышел из зала и направился к выходу, но вдруг услышал, что меня позвали. Я спросил, в чем дело, и мне сообщили, что со мной хочет поговорить какая-то женщина. Я посмотрел на входную дверь и к своему большому удивлению увидел свою двоюродную сестру. «Вот это неожиданность»,— сказал я.— «Никто же не знает, что я здесь! Как ты меня нашла?» Она ответила, что случайно проходила по улице и увидела перед зданием людей в несколько странном обмундировании. Тут она подумала, что это возвратившиеся домой военнопленные, и спросила, если ли среди них «сталинградцы». Когда ей ответили утвердительно, она поинтересовалась, слышали ли они мою фамилию, и узнала, что я тоже здесь. Тогда она попросила меня позвать. Затем она спросила у нашего руководителя, сможет ли взять меня с собой. Тот разрешил при условии, если она живет в русской зоне. Так как ее квартал находился в русской зоне, я получил увольнительное свидетельство и мог идти.

  Я остался у кузины на ночь и узнал, что происходит в Вене. Буханка хлеба, которую я привез, нам очень пригодилась. О моих родных в Линце она в последнее время ничего толком не знала, но могла посоветовать, что я должен предпринять как возвращенец, чтобы получить билет до Линца. На вокзале в Хюттельдорфе есть специальная служба для возвращенцев, где мне окажут всяческую помощь. На следующий день я поехал на трамвае в Хюттельдорф и зарегистрировался. Мне выдали документ для приобретения про-

259

ездного биле га до Санкх-Валешлна, но вылепилось, чю поезд будет только вечером.

   Стена в помещении вокзала пестрела объявлениями о розыске без вести пропавших, очень часто с фотографиями. Я все их внимательно просмотрел и обнаружил несколько знакомых лиц и фамилий. Некоторые были мертвы, двое должны были остаться в последнем или предпоследнем лагере. Я дал свои показания в ведомстве по розыску пропавших и этим смог помочь семьям покойников в получении извещения о смерти и пенсии по утрате кормильца.

   Затем я посетил знакомого кондитера в Мейдлинге, брат которого жил через дом от нас и с которым мы еще до войны были в дружеских отношениях, и узнал, что мои жена, сын и теща живы, что дом цел, только бабушка умерла на 93-м году жизни в сорок пятом. Его брат с семьей, хотя и живы, но в конце войны в результате бомбежки потеряли все. О моей матери, братьях и сестре он ничего не знал. Я сообщил в полиции, что возвратился из плена и вечером в половине девятого уеду из Вены, но не знаю, когда прибуду, так как передвижение мне разрешено только в пределах русской зоны и я должен буду сойти с поезда в Санкт-Валентине, направиться в Маутхаузен, а там уж сообразить, как попасть в Урфар.

  Так прошел день, а вечером я отправился на вокзал, взял билет и пошел к вагону, но поезд был уже переполнен, хотя до отправления оставался еще целый час. Кондуктор никого больше не сажал. Я ему сказал, что вернулся из плена и являюсь «сталинградцем». Тогда он меня кое-как втиснул, хотя не было даже стоячих мест. Наконец, я проник в проход между двумя вагонами и весь путь' проделал, устроившись на железном листе над сцепкой.

  Так я доехал до Санкт-Валентина, последней станции перед Энсом, являвшимся границей между русским и американским секторами южнее Дуная. Севернее Дуная и в Верхней Австрии находилась русская зона. Я, как и многие другие, сошел с поезда и узнал, что нужно идти пешком по железнодорожному мосту через Дунай в Маутхаузен. Оттуда можно автобусом доехать до Урфара. В толпе прибывших я перешел мост и попал на ярко освещенную базарную площадь.

  У одного молодого человека я узнал, когда и откуда отправляется автобус на Линц.

   Он показал мне остановку, но объяснил, что сегодня автобуса не будет по случаю праздника - Дня Усдения Богородицы. Правда, иногда удается доехать на попутном грузовике. Мне он показался приятным парнем. Я сел на скамью, так как в поезде все время стоял и очень устал. Он сел рядом

960

и спросил, oi куда я и что мне нужно в > рфаре. Я в двух словах объяснил, что со мной произошло. Тут он поинтересовался, ел ли я что-нибудь. Я ответил, что нет, но это для меня привычно. Тогда он открыл свою большую сумку, лежавшую у него на коленях, достал полбулки и кусок крестьянского сала, поделил на две части и сказал: «Поешь-ка, ты наверняка голоден». Так мы ели хлеб с салом, он даже вынул бутылку молодого вина и угостил меня. Это было первым настоящим приветом моей родины. Я спросил парня, чем он занимается. Выяснилось, что он — «мешочник»: приобретает у крестьян масло, сало, яйца, привозит продукты в Вену и продает по тамошним ценам. Австрия сейчас бедна, мало работы, и она плохо оплачивается, на зарплату не проживешь, приходится торговать.

   Между тем рассвело, я с ним распрощался, потому что не надеялся на попутку и хотел побыстрее отшагать 20 км от Маутхаузена до Урфара и по пути посетить мать товарища, которая жила в Лангенштайне, расположенном на этой дороге, и обрадовать ее тем, что сын жив и скоро вернется домой. По возвращении он в течение многих лет работал электромастером в Маутхаузене. Угостивший меня парень остался ждать оказии, он по опыту знал, что на это можно рассчитывать.

   В Лангенштайн я пришел под колокольный звон, так как был праздник. Отыскал небольшой дом и увидел, что из трубы, несмотря на раннее время, уже идет дым, поэтому решился постучать. Дверь открыла милая пожилая женщина, я ей представился и передал привет от ее сына. Она чем-то напомнила мне его самого. Еще в австрийской федеральной армии он был фельдфебелем роты, как говорили, «ротной мамашей». Женщина очень обрадовалась, получив первое известие о том, что ее сын жив. Она угостила меня кофе с пирогом. Я вышел на залитую солнцем дорогу и двинулся дальше до Санкт-Георгена, а в Люфтенберге свернул на более короткий путь, где дорога крутыми изгибами спускается к долине Дуная. Тут я увидел облако пыли, поднятой съезжающей вниз машиной, из которой мне кто-то кричал и оживленно махал руками. Машина остановилась. Я быстро подбежал и увидел несколько приветливых лиц и среди них — лицо ночного друга-торговца. Меня подняли в кузов, и я был очень благодарен этим людям за возможность проехать часть пути.

   Я уже слабо ориентировался, так фкак там, где раньше были поля, теперь стояли большие жилые дома. Но тут я узнал свой квартал и наш дом. В это время из него вышла женщина, это была моя жена, рядом с ней чинно шагал

   

мальчик школыюго возрасга в синем матросском костюме, с бескозыркой на голове, такой, каким я его так ясно видел во с не 2 мая 1941 года в казарме. Мы побежали навстречу друг другу, сын бросился мне на шею и поцеловал меня. Он так ждал возвращения отца, мать ему постоянно говорила, что отец вернется и будет с ним играть, когда он спрашивал, почему у него нет папы, а у других детей есть. Через две недели ему предстояло идти в школу, ранец у него уже был собран.

   Жена рассказала, что месяц тому назад она получила две моих открытки, одна шла три с половиной года, вторая — полгода. Она все время меня ждала и на радостях поспешила в отдел кадров земельного правительства к моему работодателю, чтобы сообщить, что я жив, ведь там я уже не числился, моя зарплата была аннулирована, жена получала совсем маленькую пенсию как вдова погибшего воина. Но ответственный служащий сказал ей, что открытки не имеют для него значения, так как последняя отправлена еще несколько месяцев назад и я мог уже умереть. Таким образом до моего возвращения все хлопоты были напрасны.

   Оставленные мною в Вене товарищи переночевали на полу в помещении компартии, и Вилли на следующий день смог поехать домой в Штирию, в Грац. Но на перевале Земмеринг был пограничный пункт -между русской и английской зонами. Харреру пришлось предъявить свою русскую справку об освобождении, а затем держать путь дальше в Штирию. Он с радостью обнаружил, что к ней по-прежнему приложим эпитет «зеленая» и ее природа не пострадала, всюду буйствовала зелень, и поля наливались зрелой силой лета. Затем был Грац. Уже в пригороде он видел страшные следы разрушений и пришел в ужас от превращенного в руины вокзала. Ни одно из вокзальных зданий не уцелело, только пути были исправные. На них стояли поезда, платформы кишели озабоченными людьми. То же было и на лежащих в развалинах улицах города: люди, пережившие войну, как и прежде, куда-то спешили. «А мертвые лежат в холодной земле» -от этой мысли у него сжалось сердце, и он подумал о том, живы ли еще его близкие? Уцелел ли дом? Три года полной неизвестности. Не так просто прийти и сказать: «Вот и я». Он многое пережил, а сейчас начал колебаться.

   Но уже совсем близко от дома Вилли пришла в голову спасительная мысль: он может зайти к хорошим знакомым, мимо ^вартиры которых как раз проходил, и узнать о своих. На его счастье, они оказались дома, с радостью встретили его и охотно рассказали о его семье, тем более, что все обстояло благополучно. Все близкие были живы, здоровы, и

252

дом тоже уцелоЛ. Теперь Вилли действительно почувствовал

себя на родине, так как вновь обрел дорогих ему людей 15

августа навсегда останется для него самой важной датой в

жизни, так он решил для себя. '

   Я был одним из немногих военнопленных, перенесших сталинградскую катастрофу и вернувшихся домой в числе «здоровых», для меня началась новая, мирная жизнь. Своим особым долгом я считал сообщить все, что знаю о судьбе товарищей их родственникам. Большей частью это были австрийцы. Несколько адресов я знал, но чаще имел приблизительные данные о месте жительства. В таких случаях я мог обратиться только в Красный Крест. Кстати, письма туда были освобождены от почтовых сборов. О некоторых товарищах я еще в Вене дал сведения в здании вокзала Хюттельсдорфа, На этой станции, как уже говорилось, были вывешены соответствующие объявления. Там, в пункте розыска, служащие взяли мой адрес, и между нами возникла активная переписка. Чаще всего я мог сообщить только о смерти разыскиваемого или предполагать его гибель.

   Но известие о смерти приносило родственникам тоже облегчение, так как приходил конец многолетней неопределенности. Конечно, часто существенную роль играли материальные интересы. Многие пропавшие имели жену и детей, и мое известие давало возможность получения пособия на семью, а также ренты и ссуды. Некоторые женщины фактически уже вступили в новый брак и были рады прояснению обстоятельств, поскольку могли наконец узаконить отношения со своими новыми мужьями, с которыми жили не один год.

   Посещая семьи погибших в Верхней Австрии и особенно, в Линце, я столкнулся с самыми различными ситуациями. Через несколько дней после моего возвращения я посетил мать товарища, который дал мне ее адрес до того, как он умер от голода и болезни в начале плена. Адрес я легко запомнил, так как ее квартира была недалеко от моей. Когда я представился как бывший солдат, попавший в плен под Сталинградом, она отнеслась к этому весьма сдержанно. Я старался как можно деликатнее подготовить ее к печальному известию. А когда все же произнес страшные слова, она продолжала молчать. Как мне показалось, эта простая женщина глубоко переживала смерть сына, но повела себя вдруг немного странно, печаль неожиданно оставила ее. Она молчала и слушала. Потом посмотрела мне в лицо и задумчиво > сказал: «Может быть, для него лучше, что он умер сразу и от многого был избавлен, дома его ничего хорошего не ожидало, а его жена уже давно живет с другим». Меня это поразило, я простился и ушел

263

   Затем я посетил родственников молодого веселого товарища из нашей роты радиосвязи. Он был очень приятным, жизнелюбивым парнем лет двадцати. При каждом удобном случае он доставал свою гармонь, играл на ней и при этом пел. Его любимая песня:

Ты — быстрая лань, но тебе невдомек:

  свинец браконьера быстрей твоих ног. Так знай, что над Рейном

с припасом ружейным

охотник идет,

он тебя упасет.

   Он был слишком молодым и мягким для войны, и его настигла ранняя смерть, это случилось при нашем бегстве в центре Сталинграда. Мы часто друг с другом разговаривали, и его адрес я легко запомнил, так как знал мастерскую его отца, она была недалеко от дома, где я вырос. Я знал, что у него было несколько братьев. Когда я пришел в мастерскую, то встретил молодого мужчину, который был на него похож, вероятно, брата. Я спросил об отце и узнал, что его отец и мать уже умерли. Однако родной брат убитого остался равнодушным к моему рассказу. Неужели тот молодой весельчак никому не был нужен, или только на фронте он казался таким веселым? А может быть его родственники так изменились за время войны?

   Необходимо было выполнить еще одну, особо тяжелую задачу: сообщить моей собственной матери о смерти одного из ее сыновей, который в то же время, как и я, был в Сталинграде и погиб там в бою. О третьем сыне она тоже ничего не знала, он, кажется, воевал в районе озера Ильмень. Только один единственный из четырех сыновей был теперь рядом с ней. Лишь в конце войны его призвали в армию и направили в запасную часть в Брно, он остался жив. Брат, считавшийся пропавшим у озера Ильмень, вернулся домой раненым в конце войны. Только мы, два «сталинградца», оставались без вести пропавшими, но я вернулся. Я не раз деликатно пытался объяснить матери, что брат погиб и у меня об этом есть точные сведения. Но она не верила и ждала его еще 36 лет, до самой своей смерти, ей было тогда уже более 90 лет. Шестерых детей она с большими лишениями подняла на ноги, вывела в люди, но она любила каждого так, словно он был ее единственным сьцюм.

   Особой проблемой для всех нас было вхождение в нормальную жизнь на свободе. Не все с этим справлялись. Я уже упоминал о Зеппе из Штирии, моем былом помощнике на

   

f

электротехни4еских работах. Он не смог преодолеть пагубную слабость, стал алкоголиком и умер от цирроза печени. Другой из наших «сталинградцев» был мясником в окрестностях Линца. Вскоре после возвращения он женился на девушке, хозяйке гостиницы и мясной лавки. Я читал об этом в одной местной газете. Самого его я больше не видел, но слышал от знакомого, который с ним часто встречался, что он теперь наслаждается жизнью, хочет «наверстать потерянное». Позже я прочитал в газете некролог, посвященный «видному члену» местной общины, речь шла о нем. Потом я узнал от того же знакомого, что от благополучной жизни бывший пленный раздобрел, отяжелел, и смерть наступила совсем неожиданно. Такая судьба казалась мне непостижимой. Я сам страдал от трудностей адаптации, у меня была, например, повышенная чувствительность к соли и алкоголю. Я вынужден был сильно ограничивать употребление соли и ежедневную еду солить только по необходимости, иначе опухало лицо, особенно вокруг глаз. Тоже самое происходило, если я выпивал хотя бы немного шнапса, который мне часто предлагали радушные крестьяне во время моих геодезических работ. После своего возвращения я явился для устройства на работу к своему прежнему работодателю в правительстве земли Верхняя Австрия. Меня направили к референту, ответственному за строительство. Он служил в этом качестве еще до нацистского времени и знал меня с тех давних пор. Этот человек принял меня, как сына, зачислил на работу и послал в командировку для геодезической съемки грузовых дорог. В этот период все товары, особенно продукты питания, продавались по карточкам, а рационы были недостаточными. При съемке дорог почти всегда приходилось жить у крестьян, которые сами были заинтересованы в дорожном строительстве и особенно в обмерах дорог, чтобы земля, отданная под строительство, значилась таковой в кадастре, что избавляло их от налога на эту землю. Кроме того, одновременно могли быть бесплатно оформлены все земельные обмеры, связанные со строительством. Геодезисту все это давало определенные выгоды: он был всегда сыт и в конце недели мог привезти своей семье немного еды. Жить, конечно, приходилось без всяких удобств, но с этим надо было мириться. Наш политический референт считал съемку грузовых дорог очень важным для крестьян делом, так как многие дороги были построены более 10 лет томулазад, но не были промерены.

   Мое первое задание касалось грузовой дороги в Мюль-фиртеле, севернее Линца, в русской зоне на левом берегу Дуная. Эта дорога была проложена уже несколько лет намд,

   

однако среди владельцев земли возникли разногласия. Дорога проходила по крутому западному склону и вела из долины вверх к вытянутому по обрыву селению, которое состояло из типичных для этой местности трехсторонних крестьянских дворов. Электрического света там еще не было, его туда провели только через 10 лет. Люди использовали керосиновые лампы, свечи, часто даже сосновые лучины, которые не так быстро гасли на ветру. Дорожный кооператив разместил меня в одном из верхних крестьянских дворов. Хозяйство вели высокий, потрепанный жизнью крестьянин и маленькая, по-матерински заботливая крестьянка, им помогал долговязый подросток лет двенадцати и одна работница. Узнав, что я недавно вернулся из русского плена в Сталинграде, хозяйка со слезами на глазах рассказала мне, что потеряла четырех сыновей в районе Сталинграда. Остался у нее теперь только самый младший. Кстати, сейчас он бургомистр Зонберга.

   Эта крестьянка стала особенно заботиться обо мне, хотя для «сталинградца» я выглядел совсем неплохо, но по ее понятиям все еще очень нуждался в поправке. Я боялся, что она закормит меня до смерти. Крестьянская пища с большим количеством масла, сала и мяса была для меня слишком жирной. Глаза вдруг пожелтели, лицо распухло, я почувствовал себя больным. Работа шла туго. Я очень попросил ее умерить рацион еды, сделать попостнее завтрак, не давать ничего между обедом и ужином, и поменьше всякого жира. Она старалась, хотя ей это давалось с трудом. И лишь со временем я стал привыкать к сытной крестьянской, пище. Дома у меня такие проблемы не возникали, так как севернее Дуная, в русской зоне, где я жил, все товары выдавались по карточкам и было слишком мало продуктов питания. Американцам, согласно приказу Сталина, не разрешалось снабжать нас пакетами с продовольственной помощью. Неприятие обильной и жирной пищи сохранилось у меня на многие годы, и до сегодняшнего дня я не страдаю от лишнего веса.

   На следующий год геодезический маршрут вновь свел меня с этой семьей, я застал их за работой в поле, высоко над долиной. Помню, был прекрасный день, виднелся весь альпийский хребет, горы слепили белизной, а в низине все зеленело. Мы разговорились с хозяйкой, тут я увидел идущих в гору военных. Это были явно русские, и я спросил у нее, что бы это могло значить? Женщина пожала плечами и ответила, что, наверно, для празднования 1 мая им требуется скотина, но у них нет письменного разрешения от комендатуры, а без разрешения ничего не получится, потому что

   

весь домашний fcKOT переписан. В крайнем случае при наличии разрешения можно дать быка из общинного стада, так как это не ее собственность. Я вызвался поговорить с русскими, на это моего знания языка еще было достаточно. Я приветливо поздоровался и спросил, что им нужно. Они, как и ожидалось ответили, что им поручили привезти одну корову на мясо к праздничному столу. Я им объяснил, что это возможно только при наличии письменного разрешения от комендатуры («пропуск»). У них его не оказалось. Я еще раз объяснил, что крестьянка не может дать скотину без документа, иначе будет наказана. Они стали требовать напористее, но я пригрозил им, что если они не уйдут подобру-поздорову, я пожалуюсь в комендатуру и пойду в НКВД. Военные отступились, бросив сердитый упрек в том, что мы ничего не хотим им давать, потому что они русские. Я ответил, что сам провел пять лет в России и знаю: там такое тоже не разрешено.

   Я часто разговаривал с русскими солдатами, так как у меня сложилась весьма интересная ситуация: я жил в русской зоне, место службы было в американской, а работы производились в обеих зонах. Я больше любил русских, чем заносчивых американцев, потому что они были разговорчивее и радовались, когда я по-русски приветствовал их и спрашивал о здоровье, интересовался, откуда они родом и кем работали дома. Частенько они рассказывали о своих близких и своей тоске по родине. Как-то на переправе в Раннаридле они меня задержали на полтора часа. На улице стоял мороз, а в караульной будке, где мы находились, было тепло и уютно и между нами завязался душевный разговор, какой ведут просто люди с обычными человеческими чувствами и заботами, забыв о приказах и инструкциях начальства.

   На войне и в плену мне часто приходило на ум сравнение невзгод и лишений с испытанием строительного материала. Эта мысль подкрепилась последующим опытом. Если, например, стальной стержень закладывают в машину для испытания на разрыв и все больше растягивают, то он переходит через предел упругости, понемногу нагревается, изменяет сечение и в середине становится все тоньше. Это называют пределом текучести. Если затем прекращают растягивание, то он не принимает старую форму, а остается в полуразрушенном состоянии. Но если растяжение увеличивают, то стержень разорвется. Этот порог называется пределом прочности на разрыв. По пределам текучести и прочности судят о качестве материалов. Но нельзя забывать, что испытываемый стержень будет поврежден или даже - в зависимости от нагрузки — разрушен и что его нельзя больше использовать.

   

   Точно так же, порой жестоко и бессмысленно, обращались с нами во время войны «сильные мира сего». Не подвергались ли мы, люди, на фронте и в плену тяжелейшему испытанию на прочность? Удалось ли выжившим перенести это тяжелое состояние без изменений самого естества? Я думаю, что каждый из нас, возвратившихся из Сталинграда, был травмирован, но наше счастье в том, что мы не были мертвым материалом — просто молекулами, подвергнутыми испытанию, мы были живыми существами, организмом, способным регенерироваться, если возникает возможность и если на него не продолжают давить. Решающую роль играла, конечно, психика. Ведь все помыслы устремлены к свободе и родине как «потерянному раю». О том, что на родине у кого-то были проблемы — порой неразрешимые — никто не хотел вспоминать. Почти никто не говорил о своих проблемах. Зато некоторые жаловались, что война и плен украли у них лучше годы жизни. Поэтому после возвращения из плена многие решили возместить потерянное. Я же всегда был убежден, что все невзгоды войны и плена являются частью нашей жизни. Жизнь состоит из непрерывных взлетов и падений, ставя нам все новые задачи, и тем самым дает нам возможность развивать свои способности.

   Тяжело было почти всем вернувшимся: неженатые хотели создать семью, но испытывали недостаток почти во всем. А тем, кто возвращался к жене и ребенку, часто приходилось нелегко потому, что годы разлуки оставили свои следы, жизненные пути уже разошлись, люди отвыкли друг от друга. Между некоторыми супругами стена возникла еще до разлуки, но они не хотели этого замечать. Каждый нуждался в близком человеке, но думал только о себе, особенно женщины, так как инстинктивно искали защиты. За время долгой жестокой войны женщина тоже хлебнула горя и хотела своего рода возмещения. Но муж возвратился искалеченным телесно и душевно, ему требовалась чуткая помощь. Многие находили женщин, но среди них были и такие, которые думали только о себе. Общая нужда вначале еще как-то способствовала сохранению брака, но затем он все же рушился, так как взаимопонимание сменялось разладом. Обо всем этом я глубоко задумался много лет спустя после возвращения, когда во время одного конгресса встретил товарища, с которым был вместе в плену, хотя и не в последнем лагере. Мы сразу друг друга узнали, несмотря на то, что он немного пополнел. Мне показалось, что он чем-то угнетен. Мы радостно приветствовали друг друга и, азяв в буфете холодной закуски и по бокалу вина, сели за свободный столик в углу. Естественно, мы поинтересовались самочувствием друг друга

268

и понемногу разговорились о своей жизни и годах, проведенных в плену. Orf вслух размышлял о том, что тогда мы мало говорили о своих личных довоенных проблемах. Действительно, мы мало что знали друг о друге, я, например, не знал, что он тоже был дипломированным инженером. Я рассказал ему о наиболее характерных ситуациях при встречах с родственниками и близкими умерших и поделился размышлениями о том, как необходима бывшему пленному чуткая женщина, которая помогла бы ему вновь встать на ноги и что такое бывает далеко не всегда. Я сказал, что знаю немало негативных примеров, когда женщина носится со своими правами, не желает даже вникнуть в состояние мужа и учитывает лишь формальные вещи.

   Он не ответил, принес еще бокал вина, выпил и сказал: «До чего же ты прав! Я сполна испытал это, дошел до конца, до точки. Я хочу уйти от нее, но это невозможно».

   Он был из Вены, до войны изучал машиностроение, воевал в авиации, его самолет-разведчик сбили за Уралом. Когда ему удалось приземлиться с парашютом, местные жители встретили его удивленно, но отнюдь не враждебно, хотя все же препроводили его к властям. Все это он рассказал за столиком в буфете. Может быть, я вообще был первым, кому он излил душу.

   Его отец умер еще молодым, когда сыну было десять лет и он посещал среднюю школу. Мать выбивалась из сил, чтобы поставить детей на ноги. Но он все же сдал экзамен на аттестат зрелости, а высшее образование получил без отрыва от производства. Однажды в школе танцев он познакомился с девушкой, которая произвела на него очень приятное впечатление, так как она была не только хорошенькой, живой, мастерицей танцевать, но и интересной собеседницей, много читавшей и имеющий свой взгляд на современные проблемы. Однако он не почувствовал себя созревшим для более серьезной связи и не решился сойтись с ней поближе.

   По истечении некоторого времени он увидел ее на прогулке в городском саду, опираясь на костыль, она ковыляла к скамейке. Оправившись от шока, он заговорил с ней. Она его сразу узнала. Сначала беседовали об общих знакомых. Затем он все же спросил, что за несчастье произошло с ней. Она рассказала, что вместе с отцом и братом они пошли на лыжах в горы и попали под лавину. Отец и брат погибли. Ее же поместили в больницу с тяжелыми переломами и повреждением позвоночника, при этом уже обнаружились симптомы паралича. Было несколько операций, врачам удалось залечить ее многочисленные переломы, но по поводу позвоночника не могли обещать, что травма обойдется без

269

последствий. Она никогда не простит отцу этой авантюры с лыжным походом.

   Они продолжали встречаться и беседовали на разные отвлеченные темы, не касаясь никаких личных моментов. Она понемногу выздоравливала, для ходьбы ей теперь требовалась обычная трость, но паралич еще не прошел окончательно. Он познакомился с ее матерью, спокойной, хозяйственной женщиной, державшей квартиру в образцовом порядке. Ей было очень тяжело, так как с дочерью приходилось жить на маленькую вдовью пенсию, потому что муж имел небольшой трудовой стаж. Ей приходилось также обеспечивать свою старую мать, которая жила с ними. Муж вырос в богатой семье, где хватало и прислуги, и денег на сладкую жизнь, но инфляция отняла почти все. Мать девушки, воспитанница монастырской школы, была отличной хозяйкой. Ему как-то показали бельевые ящики,— стопки безукоризненно выглаженного белья, перевязанные синими лентами. Вещи были переложены лавандовыми ветками или душистым мылом. Молодого человека часто приглашали на кофе, усаживали за образцово сервированный стол. Бабушка почти не появлялась. Она производила впечатление строгой дамы.

   За две недели до оккупации Австрии войсками Гитлера он закончил высшую школу и быстро получил работу по специальности. Работать зачастую приходилось сверхурочно и в разных местах, потому что на инженеров-машиностроителей был большой спрос.

   С этого момента девушку будто подменили. Ходить она уже могла хорошо, но временами становилась вдруг очень нервозной и даже агрессивной. Тогда, правда, многие люди были неспокойны, так как боялись возможной войны. Несмотря на то, что неожиданная нервозность и пессимизм подруги угнетали его, они все-таки поженились. К тому же он надеялся, что она станет такой же отличной хозяйкой, как и мать. Но как только они поженились, почти каждый день стали возникать разногласия и ссоры из-за того, что она требовала безусловного подчинения в домашних делах. Примером служил дедушка с материнской стороны, находившийся под каблуком своей властолюбивой жены. Работа моего товарища была связана с разъездами, и поздними вечерами он приходил домой усталым. Ей же постоянно хотелось на люди, а муж нужен был прежде всего для вечерних выходов. Вначале они занимали комнату в квартире ее матери и бабушки, в то время с жильем было туго. Ежедневный крик действовал на него ужасно, и после двух недель брака он готов был просто сбежать. Но он не мог этого сделать, так как дискредитировал бы себя в глазах своих близких и

270

,~

знакомых. Г ут^ началась воина, жена высказала пожелание иметь ребенка. Он думал, что, может быть, это принесет ей успокоение. Родилась девочка. Но отношения не улучшились, ' более того, теперь к крикам жены добавился плач ребенка. Ее мать стала затем забирать ребенка к себе, у нее он не плакал. Поскольку дома не было покоя, он искал отдохновения на вольном воздухе, занимаясь планеризмом, чему научился в клубе. Порой он, покрытый испариной, вскрикивал по ночам. Призыв в вермахт казался избавлением. Правда, война в России еще не началась. Прежде всего надо было пройти военно-медицинскую комиссию. Там его спросили, на что он жалуется. Он рассказал врачу о своем состоянии по ночам. Врач ответил, что это от нервного утомления и при смене окружения скоро пройдет. Как инженера-машиностроителя и планериста его призвали в военную авиацию, он прошел летное обучение и был послан в Россию пилотом авиаразведки дальнего действия. В нашем лагере, как и Хар-рер, он находился на положении пленного офицера. Но как офицеру ему разрешили поехать домой только годом позже. Когда, наконец, вернулся домой, то ребенок его, конечно, не узнал, но с девочкой удалось установить нормальный контакт. С женой, однако, возникли те же трудности, что и раньше. По малейшему поводу она поднимала крик, вечно настаивая на своем. Ничто ее не устраивало, домашнее хозяйство не интересовало, все домашние дела она возложила на мать, а сама почитывала книги, часто после полуночи. Она не могла понять, что такое настоящая совместная жизнь. Для нее это было чем-то слишком примитивным. Она всегда только жаловалась, что он приносит домой мало денег, хотя зарабатывал он неплохо и почти все отдавал. Когда ее мать постарела и стала менее работоспособной, он видел, как его жена все больше запускает домашнее хозяйство. Но неряшливая жена у каждого мужчины вызывает отвращение! Он готов был терпеть до той поры, когда ребенок вырастет и больше не будет так нуждаться в отце. Между тем, у жены развилась невероятная тяга к мучным блюдам и сладостям, из-за чего она очень располнела, ей вновь стало трудно ходить, появилась сильная отдышка. В довершение всех бед при поездке за границу она сломала ногу, так что теперь могла ходить только с костылями. И он тем более не мог покинуть ее: это вызвало бы всеобщее осуждение. Кроме того, из-за большого веса у нее начался сахарный диабет и нарушилось кровообращение. Он ей всегда, по возможное^, помогал в домашней работе, но ни разу не встретил понимания или благодарности. Жизнь стала пыткой, но выхода он не видит. Она категорически отклоняет всякую консульта-

цню у психолога или психиатра и недавно вновь прогнала вызванного им на дом специалиста. Подрастающая дочь тоже очень страдает от такой жизни. Она хорошо учится в школе и дома очень много помогает. Девочка становится приятным человечком.

   Я посоветовал ему поразмыслить о том, как много людей, посланных на войну, вернулось домой искалеченными физически и душевно, с нами тоже могло случиться такое. Кто знает, сколько родственников и близких должны страдать от их неуправляемых настроений, потому что эти человеческие реликты войны не могут смириться со своей судьбой. Война не решает жизненных проблем, а только создает новые для людей, которые по своей сути не становятся другими. Мы и наши товарищи многое перенесли, но все же вернулись домой достаточно здоровыми. Я сказал ему, что он всегда должен думать о том, сколько мы пережили и что нас всегда ожидают новые, еще не решенные задачи. Он справится со своими семейными трудностями, потому что жизнь продолжается. Позже мы еще несколько раз виделись, и у меня сложилось впечатление, что он справился.

   В целом многие товарищи после возвращения домой выдержали тяжелый груз пережитого, нашли в себе силы спокойно решать самые тяжелые проблемы, стали более зрелыми людьми, так как «испытание на прочность» войной и пленом не разрушило их. Требовались ли им для этого война и плен? Вряд ли.

   

Вместо послесловия:

через 50 лет после катастрофы

под Сталинградом

   Во время бесед с заинтересованными читателями моей книги «Сталинградский пленник» я часто слышал один и тот же вопрос: был ли Гитлер действительно таким свирепым диктатором, каким его сейчас часто представляют, или же о нем можно сказать и нечто позитивное? К сожалению, история еще не дала на него полного ответа. К тому же, люди старшего поколения не хотят говорить про то время. Я же отвечал, что для уяснения процессов, приведших ко второй мировой войне и гитлеровскому режиму, нужно кратко рассмотреть последствия первой мировой войны (1914— 1918 гг.). Только после этого можно выносить соответствующее суждение.

   Германия, Австрия и большевистская Россия после Первой мировой войны столкнулись с большими экономическими и политическими проблемами. «Победители» не хотели этого понимать и даже дали волю своей ненависти на Генуэзской международной конференции по экономическим и финансовым вопросам в 1922 году. Тогда Германия и Россия 16 апреля подписали в небольшом итальянском городке Рапалло, что недалеко от Генуи, договор о восстановлении дипломатических и торгово-экономических отношений. Большая заслуга в этом принадлежала немецкому министру иностранных дел Вальтеру Ратенау. Вскоре он добился снижения военных рапарационных выплат для Германии, но, несмотря на это, во время еврейской травли, устроенной правыми радикалами, он был объявлен предателем и убит в Париже в 1922 году.

   Германия помогала Советскому Союзу в строительстве тяжелой индустрии и даже развивала там свою запрещенную мирным договором военную промышленность, особенно авиастроение, и занималась военными исследованиями. Вскоре установилось тесное сотрудничество представителей не-

   

18    Заказ №

273

мецкого командования с маршалом Тухачевским и группой советских офицеров по строительству и организации Красной Армии. Однако в 1937 году Тухачевский вместе со многими высшими военачальниками был казнен по приказу Сталина, подозревавшего их в шпионаже и использовании своего влияния в армии для подрыва единоличной власти. За два года до начала второй мировой войны Советский Союз потерял своих самых талантливых военачальников и командиров и лишь отчасти мог наверстать упущения в военной промышленности. Она сильно отставала от западной, потому что полностью зависела от слабо развитого тяжелого машиностроения, энергетики, угольной и сталелитейной промышленности. Автомобильные и железные дороги требовали коренного улучшения, техническое снабжение было неудовлетворительным.

   Тем временем в Германии после так называемого мюнхенского «пивного путча» в 1923 году Адольф Гитлер был осужден на пять лет и посажен в тюрьму в Лансберге, но вышел раньше срока, через один год. В тюрьме он написал свою «библию», книгу «Майн Кампф» («Моя борьба»), в которой указывал, что война на два фронта и «удар в спину» явились причиной поражения в Первой мировой войне. Он, как и другие национал-фанатики, не хотел признавать, что фронт уже давно развалился. Читателю внушается, что Гитлер мог бы добиться успеха в той ситуации. Вместе со своими единомышленниками он создал СА — штурмовые батальоны, СС — охранные отряды, организовал разнузданную пропаганду, чтобы добиться сильной политической власти.

   Его НСДАП (Национал-Социалистическая Рабочая партия) в 1932 году не получила большинства на выборах в рейхстаг. Несмотря на это, он, используя голоса других партий, кроме коммунистов, пришел к власти легальным путем, и 31 января 1933 года президент генерал-фельдмаршал Гин-денбург утвердил Гитлера рейхсканцлером Германии. Это случилось потому, что другие партии не видели выхода из фатального экономического кризиса, они полагали, что и Адольф Гитлер тоже будет посрамлен. Для выхода из экономического кризиса Гитлер потребовал немедленного принятия закона о «чрезвычайных полномочиях» в сфере экономики. Только коммунисты голосовали против. Но 27 февраля 1933 года вдруг возник пожар в рейхстаге, сразу был найден «поджигатель», им стал голландский коммунист. Он был осужден и казнен. Тотчас была запрещена коммунистическая партия Германии. Злоупотребляя законом об экономических полномочиях, Гитлер при помощи СА и СС установил жестокую диктатуру. Все граждане, вызывавшие подо-

274

зрения у новой" государственной полиции, особенно депутаты, помещались в концентрационные лагеря. Затем он расправился с бывшим рейхсканцлером, генералом Шляйхером, основателем и шефом СА Эрнстом Ремом, которого прежде сделал членом правительства, но заподозрил в предательстве. Гитлер действовал по сталинскому образцу и сходными методами. В ответ на убийство немецкого советника посольства Э. фон Рата евреем Гринспаном нацисты в «хрустальную ночь» с 9 на 10 ноября 1938 устроили по всей Германии «спонтанные» еврейские погромы; сколько при этом погибло и пострадало людей, никто не знает. Повсюду горели синагоги и громились еврейские магазины, многие евреи были отправлены в концлагеря.

   Технические и военные специальности были объявлены важнейшими профессиями. Главной задачей экономики становилось вооружение. Значительно возросло производство стали, расширилась военная индустрия, на новых авиазаводах строились сконструированные в России современные самолеты, а в это же время во Франции министр Пьер де Кот начал в соответствии с мирным договором сокращать авиацию. В Англии стараниями премьер-министра от лейбористской партии Мак-Дональда начался демонтаж военно-морского флота. Одновременно Гитлер вел переговоры о возвращении Германии земель, принадлежавших некогда рейху. Все вопросы он привык решать силой или угрозой силы. Планировались и строились автострады как стратегические транспортные артерии, развернулось широкое жилищное строительство. Всюду всем была работа, причем деньги не играли особой роли. Этого удалось достичь вновь назначенному имперскому министру экономики Хьяльмару Шахту (1934—1937). Он умело проводил гитлеровскую политику «постоянной занятости населения». В то же время он регулярно увеличивал печатание рейхсмарок, объясняя этой защитой «рабочей силы немецкого народа», (до и после этого Шахт имел другие правительственные поручения, а в 1944 году из-за участия в заговоре против Гитлера он был арестован и по этой причине оправдан на процессе над военными преступниками в Нюрнберге). Гитлер пообещал тогда сделать немцев «народом автомобилистов». Для этого требовалось построить новый большой автомобильный завод. Кто внесет тысячу марок, тот вне очереди получит сконструированный Фердинандом Порше автомобиль «Фольксваген». В качестве примера он приводил поточно-автоматическую линию Стоу-Б^би-Кляйнавто в Австрии по производству малолитражек в Штейре, которые можно было купить за 5000 шиллингов, то есть за 2,1 годовой зарплаты каменщика. Многие немцы внесли по 1000 марок.

275

Конечно, счастливыми обладателями «фольксвагена» могли стать лишь немногие, потому ч го вес производство работало на воину. К 31 ому прибавились новые заботы: новые деньги (рейхсмарки) за пределами Германии не принимали, что вызвало затр\дпения с приобретением сырья (железа, нефти и т. д.) и продовольствия, особенно мяса, жиров, масла, кофе, чая, какао и других нормированных товаров.

   Для решения этих проблем пришлось обратиться за помощью к немецким гражданам, имеющим иностранную валюту, ценные бумаги или золото. Все это нужно было обменять на немецкие «бумажные марки». Много немцев в течение многих лет жили за границей. Они были вызваны обратно, «потому что в них нуждался народ». II когда началась война, им пришлось вернуться, иначе они предстали бы врагами, были бы интернированы и попали бы в концлагеря за колючую проволоку. Свой зарубежный капитал и золото они должны были под угрозой суровых наказаний обменять на бумажные марки. Некоторые при возвращении набирались смелости и вкладывали деньги и другие ценности в швейцарские банки, несмотря на то, что в случае доноса им грозили суд и наказание. После войны они узнали, что их ценности им будут возвращены с большими процентами. Однако большинство немцев потеряло все. В «Великой Германии» правил «горшок с похлебкой», но еще не голод, пока война была относительно далеко.

   Чтобы выйти из трудностей со снабжением, Гитлер отдал приказ без объявления войны 22 июня 1941 года широким фронтом двинуться на Советский Союз, в то время как его не подозревавший предательства друг по имени Сталин продолжал доставлять ему вагоны обещанной пшеницы. Гитлер «вынужден был» использовать Украину как зерновую базу и дорогу к нефтяным источникам Баку. Сначала Сталин был не в состоянии организовать мощный отпор. Это стоило ему больших потерь, особенно людских, и прошло немало времени, пока с помощью Запада он сумел оказать настоящее сопротивление. Это привело к катастрофе под Сталинградом и к поспешному отступлению немцев. Союзники поставляли Сталину современное оружие и технику, которые он заказывал по «ленд-лизу». Для них это был хороший бизнес. Война закончилась совместной оккупацией Германии союзниками, и тут уж не могла сработать легенда об «ударе в спину», потому что в Германии существовала только одна партия — цационал-социалистов со всеми рычагами государственной власти, во главе с верховным и всемогущим фюрером Адольфом Гитлером, которому удалось овладеть умами своих легковерных фанатиков до горького конца их веры в «оконча-

276

тельную победу*. В гитлерюгенде, СА, СС или па фронте они вдохновенно горланили строки «остроумной» песни: «Ничто нас не удержит, мы страшный оставим след, сегодня пас родина слушает (понимай как «слушается»), а завтра — весь белый свет». II какими отрезвевшими, разбитыми и разочарованными возвращались они домой! Сколько они потеряли друзей! Сколько людей было убито и покалечено! Сколько преждевременно состарилось! Сколько жертв обмана и жестоко одураченных, среди которых остались еще до сих не образумившиеся фанатики!

   С самого начала Австрия имела свою собственную историю. После свержения Габсбургской монархии уцелела только одна маленькая, немецкоговорящая часть. Почти все жители нового государства, насчитывавшего 6,5 миллионов человек, не верили в возможность суверенного существования. Национальным советом было принято решение присоединиться к Германии, но это запрещалось мирным договором. Австрия рано вступила в Лигу наций и, чтобы выйти из инфляции, получила для развития своей экономики солидную ссуду. Для контроля за использованием этой ссуды был назначен комиссар — Циммерман. В 1924 году шиллинг был переведен в новую, подлинно золотую валюту (10 000 крон равнялись 1 шиллингу). Ипотечные банки платили за золотой вклад по 6,7 и 8% дохода. После окончания гимназии в июне 1930 года я поступил на службу в ипотечный банк в Линце и удивлялся, когда кассир при выдаче денег в 100 шиллингов спрашивал, вам бумажными деньгами или 100 шиллингов золотой монетой? В те времена вследствие биржевого краха в США распространился мировой экономический кризис, и весь мир охватила безработица, тогда-то и пришли к власти в Германии — Гитлер, а в Италии — Муссолини. Вскоре повсюду возобладало мнение, что из кризиса может вывести сильное руководство. В Австрии в 1933 году бундесканцлер Дольфус использовал самороспуск парламента из-за отставки всех трех председателей парламента еще в 1932 году, применив соответствующие статьи закона и с помощью уже созданного «хайм-вера» учредил в стране партийно-политический «Отечественный фронт», в который должны были войти все австрийцы, настроенные против Гитлера, и на этой основе создать сильное христианское сословное государство. Враждующая армия - Республиканский союз - была запрещена. Между этими группировками, как и раньше, разгорелась острая борьба. Обе стороны имели оружие, получаемое отчасти из остатков имперских арсеналов. К тому же все больше и больше появлялось национал-социалистов. Я был тогда студентом, и многие мои однокурсники стали приверженцами новой партии.

   

Я уяснил ее взгляды и цели, для чего изучил книгу Гитлера «Майн Кампф», программу нацистской партии и сочинения Розенберга. После изучения этих материалов я стал убежденным противником Гитлера. Я ненавидел войну и считал, что страдающий манией величия фюрер хочет повторить мировую войну. Я ненавидел всякую диктатуру, а также всякую монархию, у меня вызывала отвращение любая униформа, хотя я девять лет был бойскаутом. Я с удовольствием ходил в походы, жил в палатках, но никогда не любил бойскаутской фуражки на голове. В Вене я был активным членом одной студенческой организации, но меня отнюдь не привлекала ее атрибутика: фуражки, пояса, надраенные сапоги и парадные сабли. Я горячо спорил в студенческих кружках с восторженными сторонниками нацизма, которые часто были авторитетами среди своих. Я не встретил среди них ни одного, кто знал бы программу нацистов или читал «Майн Кампф». Я цитировал основные положения из этих текстов, но меня не хотели слушать, так как считали, что каждый должен быть национал-социалистом. Затем, для полноты знаний, я прочитал двухтомную биографию, автором которой был журналист Конрад Хайден «Гитлер, путь к власти» и «Один против Европы».

   Одну занимательную историю уже после вступления Гитлера в Австрию рассказали мне во время геодезических работ в 1938 году старожилы Леондинга, тогда мы прокладывали дорогу для автобусного сообщения между Леондингом и Линцем. При этом выяснилось, что надо снести старый развалившийся сарай. Оказывается, Гитлер со своими ровестни-ками многие годы часто использовал его для своих диких игр, в которых был заводилой. Вот почему нацисты берегут и сохраняют эту халупу. Увидев, что я не испытываю благоговения перед этим памятником, мне рассказали другую историю, как Гитлер задумал тогда устроить крушение экспресс-поезда на западной железной дороге между Унтергаум-бергом и Арльбергом, рядом с каменоломней. С целью ограбления. Для этого он и его товарищи выкатили из каменоломни большой камень, положили его на рельсы и с нетерпением стали ждать. К счастью, локомотив был достаточно мощным и столкнул камень с рельсов. Гитлер был очень разочарован и, выходя из засады, сказал им: следующий раз возьмем камень побольше, а теперь надо уносить ноги, а то обходчик накостыляет. Леондингцы подумали, что если такой человек получит большую власть, он принесет много несчастья миллиона!^ людей. Как они были правы.

   В Вене и других городах Австрии царили безработица и горькая нищета. На улицах не только городов, но и сел было

278

полно нищих. Люди опасались заходить в телефонные будки и магазины, принадлежавшие евреям, так как нацисты закладывали там бомбы. Австрийская сталелитейная промышленность находилась в руках немцев, но не получала от них никаких заказов. Иностранный туризм из Германии был блокирован и парализован тысячами препон и запрещений, каждый немец, желавший провести отпуск в Австрии, должен был уплатить сумму, равную 40 000 теперешних шиллингов. Эсэсовцы стали нападать на сотрудников бундесканце-лярии и при участии СА застрелили бундесканцлера Доль-фуса. Но австрийцы не испугались. Новый бундесканцлер Шушнигг поднял цену на золотой шиллинг на 25% и начал крупные строительные работы. Все это происходило под покровительством Муссолини, который, правда, впоследствии напал на нас и стал союзником Гитлера. Экономика стала приходить в себя. Правда, социалистический «шуцбунд» оставался запрещенным. Попытка достигнуть соглашения с социалистами не увенчалась успехом. Гитлер был возмущен сопротивлением Австрии и ответил вводом немецких войск (в середине марта 1938 года). 10 апреля Гитлер провел «свои всенародные выборы» при тайном голосовании. Вблизи избирательных участков были поставлены полицейские и функционеры нацистской партии, готовые без промедления вступить в действие, к тому же в избирательных бюлетенях вопрос был поставлен однозначно, голосовать можно было только «за», но не «против». В такой ситуации проголосовали «за», отрицательно голосовавших практически не было. Победив на выборах, Гитлер, как уроженец Австрии, надеялся на торжественную встречу, но она не получилась (в Вене было приблизительно 1,5 миллиона жителей, а встречать его вышло 150 000, и то больше из любопытства). В то же время Гитлер вступил в тесный контакт с Муссолини и договорился о судьбе Южного Тироля: эта область достается Италии, а каждый тиролец получил возможность свободно решить, где он хочет оставаться, в Германии или на месте, в Тироле, но под итальянским правлением. Лишь немногие пожелали уехать. Оставшиеся находились под гнетом, который закончился лишь в 1992 с принятием договора между Австрией и Италией под эгидой ООН. Для Гитлера 380 000 южных тирольцев не были достаточным поводом для вражды с Муссолини. После окончательной победы он собирался поселить их в новых восточных землях.

   Успех «народно-ддмократических» выборов удался Гитлеру не только благодаря надувательству, но и с помощью прогермански настроенных социалистических политиков, таких например, как Карл Реннер, хотя в 1945 году по пред-

   

ложению Сталина он был избран федеральным президентом Второй Республики действительно демократическим путем. Имелось много и других знаменитых политиков этой партии, мыслящих, как Реннер. Была еще либеральная партия Великой Германии, правда, она и ее идеологи представляли себе это понятие уже иначе. Большую негативную роль сыграло политическое непостоянство кардинала Пннитцера, главы католической церкви: до вступления гитлеровских войск он энергично выступал за независимость Австрии, опираясь при этом на международный закон, но затем стал в своих проповедях советовать верующим голосовать за присоединение Австрии к гитлеровской Германии. Он утратил доверие паствы, что не сулило материальных выгод церкви, и дела ее решались тайно. По инициативе прелата и политика Игнаца Зайпеля был заключен конкордат между Дольфусом, Шушниггом и святым престолом, что гарантировало его права и обещало доход от церкви. При скоропалительном заключении договора Гитлер оказался достаточно хитер, чтобы заверить его стороны в своем одобрении. «Церковный налог» не вызвал удовольствия верующих. Но Гитлер распространил его на Германию, ведь это были не его деньги, их платили только католики, и это продолжается и по сей день, и не только в Австрии. То, что Гитлер не жаловал евреев, было в традиции католической церкви. В Страстную неделю их поминают как «убийц Христа». II так было за двадцать семь лет до второго собора в Ватикане, внесшего существенные изменения в церковную жизнь. Война Гитлера со Сталиным была для церкви «справедливой войной», потому что Сталин являлся для нее более опасным врагом. На протяжении всей истории католическая церковь часто сама вела жестокие войны и всегда находились «теологи», которые объявляли эти войны «справедливыми». «Не убий» или «Возлюби врага своего» — верить в это предоставлялось простому люду, овцам, но не пастырям. Они сжигали на кострах всех, кто думал по-своему, объявляя их еретиками и ведьмами, а до этого изувечив их в своих пыточных застенках. II всегда это делалось «во имя Господа». Почему бы при всем этом не объединиться с Гитлером? И неудивительно, что за 2000 лет деятельности католической церкви человечество не стало действительно христианским. Всегда во главе угла были власть и собственность. Весь мир, стоявший над схваткой, дал Гитлеру неслыханную свободу, как теперь некоторым политикам в Югославии.

   Западные страны проявили подобную же близорукость в 1938 году, когда Гитлер напал на Австрию и оккупировал

280

Судегскую область. Дело ограничилось тем, что к нему прилетел английский премьер-министр Чемберлеп и за счет чехов, которые не могли сопротивляться, заключил с ним «Мюнхенское соглашение». Я еще до сих пор точно помню по газетным фотографиям, с каким гордым видом Чембер-лен взмахнул этим «мирным договором» на трапе самолета при возвращении в Лондон. На следующий год пришел черед захвата Польши. Гитлеровская тактика «куска колбасы» вновь нашла себе применение. От диктатора нельзя ждать соблюдения правил и соглашений. Демократии всегда труднее развязать войну, чем диктатуре. Кто знает, как бы дальше стала развиваться история, если бы Австрия оказала сопротивление, а Чехословакия (в то время хорошо вооруженная) присоединилась бы к ней. Федеральный президент Миклаш и его окружение не отдали приказа сопротивляться, я всегда считал, что это было жестокой ошибкой. Австрия являлась членом Лиги Наций и имела документированное право на неприсоединение. II Гитлеру не удалось бы насильственно присоединить нас, как чехов, к милитаристской Германии. Конечно, не обошлось бы без жертв и разрушений, но их было бы значительно меньше, чем при немецком господстве.

   После распада Габсбургской монархии в 1918 году на су-детских немцев не распространялось право самоопределения, и они были принудительным образом присоединены к Чехии в 1919 году и ограничены в своих правах. Гитлер поддерживал их партийного вождя — Конрада Генлейна и его требования автономии, но вначале уклонялся от нападения на Судетскую область. В марте 1939 года, несмотря на «мирное соглашение», он оккупировал эту территорию и превратил ее в протекторат рейха во главе с беспощадным протектором. В 1945 году вновь созданная Чехословакия жестоким образом изгнала все 3,5 миллиона судетских немцев и всех венгров. В 1948 году в результате коммунистического путча была провозглашена Чехословацкая народно-демократическая республика.

   В 1968 году ей пришлось выдержать введение русских танков после так называемой «пражской весны», и только в 1989 году она смогла освободиться от диктатуры, превратившей ее в бедную, «развивающуюся» страну. Процесс возрождения будет долгим и болезненным.

   Я уже писал, что свой второй письменный эк'мшен я сдавал в середине марта 1938 года еще до нападения Гитлера, а устные — уже потом, при немцах. Я получил обещанную мне ранее должность. Правительство (правда не Верхней Австрии, а Верхнедунайской об'тасти) не настаивало на том,

   

чтобы я работал в качестве профессионального чиновника, иначе мне пришлось бы вступить в нацистскую организацию. В 1941 году я делал все, чтобы не стать офицером вермахта.

   Конечно, я далеко не всегда был последователен, но моя позиция очень помогала мне пережить ужасные события войны и плена и избежать тяжелого физического и психического увечья.

   После выхода в свет моей книги я получил много искренних благодарных откликов, из которых узнал, что мои читатели не считают те годы совершенно потерянными, и это помогло им освободиться от тяжелого груза прошлого. Я сам в течение сорока лет избегал об этом говорить, потому что боялся еще раз увидеть такое даже во сне. Первый толчок к написанию книги дал мне мой друг Харрер. Однажды, в 1983 году, он позвонил мне в полночь и напомнил о моем обещании написать книгу о том жестоком времени: то, что уже было написано, казалось ему слишком приглаженным. А ведь, действительно, сколько молодых людей было втянуто гитлеровской пропагандой в эту самую бессмысленную и кровопролитную из всех войн. Среди них было немало и девушек в самом цветущем возрасте — семнадцати—восемнадцатилетних. Можно представить себе, с какими травмами эти нежные создания возвращались домой. Некоторые даже искали спасения в алкоголе. С каким идеализмом, с какой жаждой приключений шли они на войну! И какими безгранично разочарованными чувствовали себя после войны на родине, которая казалась им чужой.

   Вопрос о том, извлекают ли люди уроки из страшных событий, остается без ответа. Да и есть ли ответ вообще? Большинство людей не могут его дать. Ведь они такие разные, а многие еще смолоду не могут и не хотят чему-либо учиться. Они становятся идеальными подданными для жаждущих господства и власти. Людям вообще необходимо знать и соблюдать основные законы и правила совместного общежития как добровольно, так и по принуждению. Они следуют общественной морали, признают чтимые на Западе основные права человека: достоинство, равенство, неприкосновенность личности, какой бы она ни была. Однако среди людей есть и такие, которые отступают от общечеловеческих норм, имеют специфические отклонения, готовы истязать и убивать. В нормальном обществе таких изолируют, судят и наказывают. Но при общественной системе, опирающейся не на человеческие ценности, а на угнетение, подчинение воле диктатора, все обстоит иначе. Диктатуры всегда ведут к войне против созданного ими образа врагов. Это шанс для рвущихся к власти. Они удивительно быстро делают карьеру и по-

282

лучают высокие посты. Тогда все средства хороши, но глав

ное — обещание «победы» над сильно стилизованным «вра

гом». Случалось и так, что даже своих соотечественников

такие типы преследовали на основе личной неприязни и без

жалостно расправлялись со своими «врагами». Так разжи

гается гражданская война в мирном обществе. Общеприня

тая мораль превращается в собственную противоположность.

Беззастенчивая пропаганда навязывает народу идею «спра

ведливой войны» и ищет «врагов народа». В инакомыслии

видят большую опасность. Так было при Гитлере, и это ха

рактерно для всех диктатур. Но никто не хочет признавать

своей вины при поражении в войне. А «победители» говорят

о праве сильного, забывая о том, что часто осуществляли это

право вопреки моральным принципам. ""

   На вопрос молодых людей, действительно ли Гитлер был таким извергом и не сделал ничего хорошего, я хочу дать возможность ответить им самим. Можно ли признавать позитивное начало после страшных ужасов, миллионов смертей, огромного количества разрушенных больших и малых городов, безграничного горя, которое Гитлер принес человечеству? А юноши, по существу, дети, посланные помощниками в зенитную артиллерию для защиты осыпаемых бомбами городов: юнцы, которые становились калеками или погибали? Можно ли найти всему этому хоть какое-то оправдание? Ведь извращения зашли так далеко, что люди из страха писали: «Мы с гордостью и скорбью сообщаем, что наш сын погиб на поле чести за нашего фюрера, народ и отечество». Кто этого не делал, тем занималось гестапо. С десятилетнего возраста в детских организациях начиналась тотальная, изощренная, приспособленная к психологии ребенка обработка сознания. Наивная детская болтовня могла стать очень опасной для старших, если доходила до ушей гестаповцев. С четырнадцати до восемнадцати лет юноши воспитывались в гитлерюгенде, а с семнадцати лет при воинской части получали начальное военное образование, вступали в армию и направлялись на фронт. Девочки тоже получали военизированное воспитание, с четырнадцати до восемнадцати лет состояли в БДМ (Союзе немецких девушек), а в двадцать один год их могли призвать в армию, кстати, многие из них попали в плен под Сталинградом. В одной хорошо известной мне семье было четыре сына. Когда двое старших погибли, отец обратился в призывной пункт с просьбой, чтобы не забирали хотя бы одного, оставили для продолжения рода. Его передали в руки гестапо. Проучив старика, его вечером отпустили домой. Но двух живых сыновей тут же отправили на фронт, где они пали «за фюрера, народ и отечество».

283

   Я могу дать молодым людям только один совет: оставайтесь всегда любознательными и кршически мыслящими даже в отношении самих себя. Думайте об этом. Помните, что люди по своей природе обладают способностью приспосабливаться к окружающей среде. Появившись на свет, ребенок прежде всею нуждается в людях, которые, кроме обычной заботы, могут дать ему тепло любви и чувство защищенности. Это впитывается с манерами и языком. Цвет волос или кожи, принадлежность к иной национальности для ребенка в этом случае не существенны. Ведь все это неотъемлемая часть его жизни. Национализм — ошибочное учение, и как многие ошибочные учения, он повлек за собой ужасные войны, так было в прошлом, так происходит и теперь (например, в Югославии). Перед нашими глазами снова возникает война между Востоком и Западом. Опять встает вопрос о том, что для кого существует: государство для народа или народ для государства? Гитлер позаимствовал правовую систему восточных народов, которых сам же готов был уничтожить как представителей «низшей расы».

   Вторая мировая война, развязанная Гитлером и фашистской Германией под лозунгом борьбы за «жизненное пространство», принесла обратный результат. Проигранная Гитлером и Германией война повлекла за собой чудовищное выселение миллионов немцев с территорий, столетиями ими занимаемых, при этом было надолго потеряно Ю8 400 кв. км восточных земель с населением в 17 млн. жителей. Те, кто не мог бежать «домой в рейх», были большей частью убиты или попали под коммунистическое господство Сталина. Американцы и другие западные победители уже не совершили такой ошибки, как в 1922 году в Рапалло. Они сделали выводы из уроков истории. Своим «планом Маршалла» они помогли побежденному и уничтоженному врагу — Германии — в восстановлении ее экономики, стали ее другом, поддерживали и охраняли ее от возможных ударов Сталина. Конечно, это не делалось совершенно бескорыстно. Оккупационные власти США, Англии и Франции все вместе и каждая в отдельности получали возможность противостоять коммунистической оккупационной власти в восточной зоне. Одновременно они могли привести в нормальное состояние свою чрезмерно развитую за годы войны индустрию. Все оккупационные расходы несли, разумеется, немцы. Они не имели права создавать и содержать армию. Со временем немцы превратились в мирный народ, который с большим прилежанием восстановил страну, и теперь она относится к промьпл-ленно развитым державам. «Народ без жизненного пространства», как Гитлер называл немцев, несмотря на все потери,

   

быстро поднял {продуктивное! ь сельскою хозяйства, а прекратив гонку вооружений, добился продовольственного изобилия. Сейчас Германия является уважаемым членом ЕС (Европейского содружества) с самым высоким уровнем жизни. Когда коммунизм на востоке развалился из-за своей нежизнеспособности, 17 миллионов восточных немцев пожелали объединиться с западными немцами. Они полагали, что за короткое время все их проблемы будут решены, но каково же было их разочарование, когда они поняли, что придется ждать годы, прежде чем будут устранены все разрушительные последствия для 17 миллионов бывших жителей ГДР, и они уже не будут представлять внутриполитической опасности для всей Германии.

   Активная политика Сталина по восстановлению незави-х> симости Австрии существенно изменила гражданскую атмосферу в стране. Никто уже больше не говорил о диктатуре рабочего класса и о муштре в частных армиях. Многие бывшие политические противники, отсидевшие в концлагерях, научились находить общий язык друг с другом и строить планы относительно новой, свободной, независимой Австрии. Вернувшись домой из концлагерей, с войны или из плена они воплощали в жизнь совместно выработанные планы восстановления Австрии. Это не обходилось без дебатов, но что касается отношения к четырем оккупационным властям, то в этом вопросе все были настроены одинаково отрицательно. Хотя коммунисты никогда не играли значительной роли в Австрии, австрийцы поверили Сталину, так как он признавал их западную ориентацию и стремление к полной независимости. Тут, конечно, сыграло роль и то обстоятельство, что нейтральные Швейцария и Австрия обозначали как бы водораздел между Востоком и Западом. После многочисленных настойчивых переговоров (а кое-кому они казались безнадежными) четыре державы заключили с Австрией государственный договор о восстановлении свободного и независимого государства, и после десяти лет оккупации войска покинули ее территорию. Три державы даже оставили ей свое вооружение. Национальный совет в 1955 году принял решение о соблюдении постоянного нейтралитета. Это понятие так сильно укоренилось в умах австрийцев, что политики не были уверены, проголосует ли большинство населения за вступление в ЕС (Европейское содружество), потому что ЕС может потребовать отмены этого постановления. Вопрос о былом аншлюсе даже не поднимается. Конечно, в Австрии, как и в других странах, есть еще не образумившиеся нацисты, но они уже давно сошли с политической арены и просто доживают свой век. За более чем пять десятилетий выросло новое

   

поколение людей, которые плохо лнают прошлое Многие из них не удовлетворены окружающей их жизнью и рвутся протестовать

   Они поднимают много крика и используют громкие слова Тут пригождается и «Гитлер» с его терминологией и эмблематикой Надо помочь этим юнцам стать нормальными людьми, по крайней мере, слушать и воспринимать их всерьез, даже если их критические суждения не очень приятны Политикам нужна критика, так как они часто совершают ошибки и порой - с тяжелыми последствиями Они должны вырабатывать и принимать ясные решения, а при необходимости отступить, если не желают неприятностей на выборах. Такова демократия

Знаменательная встреча пятьдесят лет спустя

   Они получили приказ к вечеру пробиться на разрушенный бомбами тракторный завод и осторожно поползли через развалины. И тут вдруг совсем близко увидели множество русских. Началась яростная перестрелка. Они радировали о помощи, но никто не приходил им на выручку. Стало темнеть, стрельба прекратилась. Наступила полная тишина От усталости они уснули, хотя не имели понятия о том, ушли русские или нет Как только забрезжило, командир взвода связи Пруза встал на ноги и тут же в десяти метрах от себя увидел вооруженного до зубов русского Тот взмахнул обеими руками и крикнул- «Не стрелять! Иначе мы все погибнем'» Пруза тоже поднял руки, после чего и русские, и немцы разошлись без единого выстрела Они действовали, подчиняясь инстинкту, естественному стремлению выжить, а приказы требовали от них умереть.

   На встрече в Сталинграде, посвященной пятидесятой годовщине тех военных: событий, австриец рассказал об этом эпизоде. И тут один из русских прервал его словами- «Дай мне досказать за тебя!» И точно воспроизвел дальнейшие события Это был тот самый русский На эту встречу он пришел в надежде повидаться со своим тогдашним «врагом» и поприветствовать его как «друга» Былые враги, ставшие таковыми по безумной воле Гитлера, австриец Виктор Пруза, служивший в вермахте, и ветеран Советской армии Александр Ракицкиц были безгранично рады столь невероятному свиданию

   

Содержание

Предисловие 5

Предыстория сталинградской катастрофы 7

Глава первая

1943 год

Испытание для выживших 9

31 января 1943 года   мы — в русском плену 12

15 февраля 1943 года   первая надежда на улучшение 17

Что было в нашей прошлой жизни? 21

Ужасные сцены 45

Неудачная попытка бегства 56

В трудовом лагере «Красноармейск 108/1» 63

Глава вторая

1944 год

Жизнеспасительное чудо 83

Подозрение в шпионаже 91

Пополнение из Граца 115

В русском полевом лазарете 136

Нормализация лагерной жизни 155

Под игом вредных насекомых 171

Покушение на Гитлера 175

Глава третья

1945 год

Конец войны близок 188

Пленные «капитулянты» 201

Борьба с клопами и малярия 213

Поездка на курсы антифашистов 230

Глава четвертая

1946 год

Жизнь в антифашистском лагере 235

Мы знакомимся с утопией 245

Возвращение домой 253

Вместо послесловия   через 50 лет после катастрофы

под Сталинградом 273

Знаменательная встреча пятьдесят лет спустя 286

Франц Запп

СТАЛИНГРАДСКИЙ ПЛЕННИК

Перевод с немецкого Л. Шварц

Редактор В. Фадеев

Технический редактор С. Раснюк

Компьютерная верстка А. Белокрылов

Подписано в печать 30.09.1998. Формат 60x90 1/16. Гарнитура Pasma. Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 18 +вкл. Тираж 1000 экз. Зак.34<

Издательство «Петербург - XXI век»

ЛР № 063477 от 21.06.94.

196070, СПб.. Московский пр., 163-2, офис 306. Тел. 298-64-31

ГИПП «Искусство России»

19801Х), СПб., Промышленная ул , 38/2.

Тел. 186-87-17